Самая красивая женщина в городе. Чарльз Буковски.

Самая красивая женщина в городе. Чарльз Буковски.

Необычный, интересный, для вечерней прочитки рассказ о похождениях Генри Чинаски по всем местным заведениям и необыкновенные случаи и люди, с которыми ему удается знакомится.И вот в один обычный вечер к нему подсаживается очень красивая девушка, самая красивая девушка в городе. У нее очень необычный характер и поведение и она рассказывает ему свою историю.

Написано с особой харизматичностью, присущей Чарльзу Буковски, которая завораживает читателя от начала и до конца.

Кэсс была самой молодой и красивой из 5 сестер. Самой красивой девушкой в городе. Наполовину индианка, с гибким и странным телом, змеиным и горячим, — а уж какие глаза… живое пламя. Словно дух в форму залили, а удержать не смогли. Волосы черные, длинные, шелковистые, танцевали и кружились без устали, как и она сама. Кэсс ни в чем не знала меры. Некоторые утверждали, что она чокнутая. То есть, тупые так считали. Они-то никогда Кэсс понять не могли. Мужикам она казалась просто машиной для траха, и плевать, чокнутая или нет. А Кэсс танцевала и флиртовала, целовала мужчин, но, если не считать пары раз, когда приходилось ложиться в постель, умудрялась ускользнуть. Мужчин она избегала.
Сестры обвиняли ее в том, что она злоупотребляет своей красотой и не пользуется, как надо, умом, но у Кэсс сильны были и ум, и дух: она писала маслом, танцевала, пела, лепила из глины всякие штуки, а когда кого-нибудь обижали, душевно или плотски, Кэсс им глубоко сочувствовала. Просто ум у нее был другой — непрактичный. Сестры ревновали ее, потому что она отбивала их мужиков, и злились, поскольку им казалось, что она этими мужиками не самым лучшим образом распоряжается. У нее была привычка добрее относиться к уродам; от так называемых красавчиков ее тошнило:
— Кишка тонка, — говорила она. — Без перчика. Полагаются на идеальную форму ушек и тонко вылепленные ноздри… Одна видимость, а внутри шиш… — Характерец у нее граничил с безумием; некоторые вообще такой характер безумием называют.
Отец умер от пьянства, а мать сбежала, оставив девчонок одних. Девчонки пошли к родственникам, те определили их в женский монастырь. Монастырь оказался местом безрадостным, причем больше для Кэсс, чем для сестер. Другие девчонки относились к ней ревниво, и Кэсс дралась почти со всеми. Вдоль всей левой руки у нее бежали царапины от бритвы — так она защищала себя в драках. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее подчеркивал ее красоту, чем портил.
Я познакомился с нею в баре на Западной Окраине как-то вечером, через несколько дней после того, как ее выпустили из монастыря. Поскольку она была младше всех, выпустили ее последней. Она просто вошла и села со мной рядом. Я, наверное, — самая большая страхолюдина в городе: может, именно поэтому.
— Выпьете? — спросил я.
— Конечно, почему бы и нет?
Едва ли в нашей беседе в тот вечер было что-то необычное, просто Кэсс такое чувство внушала. Она меня выбрала — вот так всё просто. Никакого напряга. Выпивать ей нравилось, и залила она довольно много. Совершеннолетней не казалась, но ее все равно обслуживали. Может, у нее ксива липовая была, не знаю. Как бы то ни было, всякий раз, когда она возвращалась из уборной и подсаживалась ко мне, во мне шевелилась какая-то гордость. Не только самая красивая женщина в городе, но и одна из самых прекрасных в моей жизни. Я положил руку ей на талию и поцеловал один раз.
— Как вы считаете, я хорошенькая? — спросила она.
— Да, конечно, но тут еше кое-что… дело больше, чем в вашей внешности…
— А меня всегда обвиняют в том, что я хорошенькая. Вы действительно так считаете?
— Хорошенькая — не то слово, оно едва ли отдает вам должное.
Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, она платок достает. А она вытащила здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дернуть, как она проткнула этой булавкой себе нос — наискосок, сразу над ноздрями. На меня накатило отвращение пополам с ужасом.
Она взглянула на меня и рассмеялась:
— А теперь? Что сейчас скажешь, мужик?
Я вытянул у нее из носа булавку и придавил ранку своим платком. Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен подошел:
— Послушай, — сказал он Кэсс, — будешь выпендриваться еше, мигом вылетишь. Нам тут твои спектакли не нужны.
— Ох, да иди ты на хуй, чувак! — отозвалась она.
— Приглядывайте тут за ней, — посоветовал мне бармен.
— С нею все будет в порядке, — заверил я.
— Это мой нос, — заявила Кэсс. — А я со своим носом что хочу, то и делаю.
— Нет, — сказал я, — мне тоже больно.
— Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?
— Да, больно, я не шучу.
— Ладно, больше не буду. Не грусти.
Она поцеловала меня, кажется, ухмыляясь сквозь поцелуй и прижимая платок к носу. Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня еше оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали. Именно тогда я и понял ее как личность: сплошная доброта и забота. Отдает себя, не сознавая. И в то же время отскакивает обратно в дикость и невнятицу. Ши-ци. Прекрасное и духовное ши-ци. Возможно, кто-нибудь, что-нибудь погубит ее навсегда. Я надеялся только, что это окажусь не я.
Мы легли в постель, и после того, как я выключил свет, Кэсс спросила:
— Ты когда хочешь? Сейчас или утром?
— Утром, — ответил я и повернулся к ней спиной.
Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.
Она рассмеялась:
— Ты — первый человек, который отказался ночью.
— Да ничего, — ответил я, — этого можно и вообще не делать.
— Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть-чуть освежусь.
Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она чудесно, длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно, словно отличную вещь. Она укрылась простыней.
— Давай, любовничек.
Я дал.
Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо — и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Какая, к чертовой матери, разница? — спросила она.
Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с огромным листом — листом бегонии.
— Я знала, что ты будешь в ванне, — сказала она, — поэтому принесла тебе кое-что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.
И кинула мне лист прямо в ванну.
— Откуда ты знала, что я буду в ванне?
— Знала.
Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.
Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из каталажки за пьянство и драки.
— Вот суки, — говорила она. — Купят выпить несколько раз и думают, что это уже повод залезть в трусики.
— Стоит принять у них стакан, как беды сами на голову повалятся.
— Я думала, их интересую я, а не только мое тело.
— Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что большинство видит дальше тела.
На полгода я уехал из города, бичевал, вернулся. Я так и не забыл Кэсс, но мы тогда из-за чего-то поцапались, да и я все равно чувствовал, что пора двигать, а когда вернулся, то прикинул, что ее тут уже не будет, но не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и уселась рядом.
— Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.
Я заказал нам выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под каждым глазом вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только стеклянные головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.
— Черт бы тебя побрал, до сих пор пытаешься красоту свою погубить, а?
— Нет, это фенька такая, дурень.
— Ты сумасшедшая.
— Я по тебе скучала, — сказала она.
— Кто-нибудь другой есть?
— Нет никого другого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов. Тебе — бесплатно.
— Вытащи эти булавки.
— Нет, это фенечка.
— Я от нее очень несчастлив.
— Ты уверен?
— Чёрт, да, уверен.
Кэсс медленно извлекла булавки и сложила в сумочку.
— Почему ты уродуешь свою красоту? — спросил я. — Разве нельзя просто с нею жить?
— Потому что люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота — ничто, красота не останется навсегда. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, поскольку если ты людям нравишься, то знаешь, что они тебя любят за что-то другое.
— Ладно, — ответил я. — Мне повезло.
— То есть, я не хочу сказать, что ты урод. Люди просто думают, что ты урод. У тебя завораживающее лицо.
— Спасибо.
Мы выпили еше по одной.
— Что делаешь? — спросила она.
— Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.
— Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.
— Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.
— Утомляет, ты прав, всё утомляет.
Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по-прежнему пялились. Она до сих пор была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.
Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем какие-то тайны. Когда находилась какая-нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо — только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе и ближе друг к другу. Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел — уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.
— Черт побери, женщина, — сказал я, лежа на кровати, — черт тебя побери, что ты натворила?
— Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе что, больше не нравлюсь? Я по-прежнему красивая?
Я затащил ее на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась:
— Некоторые мужики платят мне десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Червонец я оставляю себе. Очень смешно.
— Да, — сказал я. — Просто уписяться… Кэсс, сука, я же тебя люблю… Хватит уничтожать себя; ты — самая живая женщина из всех, кого я встречал.
Мы снова поцеловались. Кэсс плакала, не издавая ни звука. Я чувствовал ее слезы. Эти длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.
Утром Кэсс готовила завтрак. Казалась она довольно спокойной и счастливой. Она пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец, она подошла и потрясла меня за плечо:
— Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды и иди наслаждаться пиршеством!
В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях, передавая другу одинокую бутылку. Кружились чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70-80 сидели на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной им мужьями, давным-давно не выдержавшими гонки и глупости выживания. Для всего тут в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти ни о чем не разговаривали. Хорошо было просто быть вместе. Я купил пару бутербродов, чипсов и чего-то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы проспали часик. Почему-то это казалось лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, мы поехали обратно ко мне, и я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:
— Нет.
Я отвез ее обратно в бар, купил ей выпить и вышел. На следующий день нашел себе работу фасовщиком на фабрике, и весь остаток недели ходил на работу. Я слишком уставал, чтобы сильно шляться по окрестностям, но в ту пятницу в бар на Западной Окраине поехал. Сел и стал ждать Кэсс. Шли часы. Когда я надрался уже довольно сильно, бармен мне сказал:
— Мне жаль, что так с твоей девчонкой вышло.
— Что вышло? — не понял я.
— Прости. Ты что, не знал?
— Нет.
— Самоубийство. Вчера похоронили.
— Похоронили? — переспросил я. Казалось, она войдет в любой момент. Как же ее может больше не быть?
— Сестры и похоронили.
— Самоубийство? А не мог бы ты мне сказать, как?
— Горло перерезала.
— Понятно. Налей-ка мне еще.
Я пил до самого закрытия. Кэсс, самая красивая из 5 сестер, самая красивая в городе. Мне удалось доехать до своей квартиры, и я не переставал думать: я должен был заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее «нет». Все в ней говорило, что я ей не безразличен. Я просто был слишком небрежен, слишком ленив, слишком черств. Я заслуживаю и ее смерти, и своей. Собака я. Нет, зачем собак обижать? Я встал, отыскал бутылку вина и глубоко глотнул из горла. Кэсс, самая красивая девушка в городе, — умерла в 20 лет.
Снаружи кто-то давил на клаксон своей машины. Очень громко и настойчиво. Я поставил бутылку на пол и заорал в окно:
— ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ, ТЫ, ПАДЛА, ЗАТКНИСЬ!
Ночь продолжала наступать, и с этим я поделать ничего не мог


Deprecated: Automatic conversion of false to array is deprecated in /home/office02/officeplankton.com.ua/www/wp-content/plugins/wp-postratings/wp-postratings.php on line 90

Deprecated: Automatic conversion of false to array is deprecated in /home/office02/officeplankton.com.ua/www/wp-content/plugins/wp-postratings/wp-postratings.php on line 1139
1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (Пока оценок нет)
Загрузка...

Игра про слона- This is the Only Level TOO-Веселая, психоделическая флеш игра

Как это сделано. Мороженое. (текст + занимательное видео)

Тебе также понравится

Болтовня

  • Bober

    Обожаю Буковски. Читал и Почтамт и Фактотум. Нравится как он пишет. Охуенчик.

    26.09.2015 at 21:51

Добавить комментарий для Bober Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

// Social icons // Facebook // VKontakte // Odnoklassniki // Twitter // Instagram // YouTube // Telegram // Search form icon (zoom icon) // Footer WordPress icon // Arrow icon // Edit icon // Rate icon